Мышка

Хотя дурнушкой Леночка не была. Симпатичная, простая девочка. С добрым по—детски, светлым личиком. Всегда чистенько, но более чем скромно одета. Все в ней было каким—то детским, не будоражащим наши мечтания. А ведь в восьмом классе некоторых барышень уже ругали за косметику. Кое—кто из наиболее "продвинутых" девиц уже покуривали втихомолку. Но главное, чего не хватало Мышке — это той свежей подростковой сексуальности. Той самой, что не дает мальчишкам уснуть и заставляет заикаться при встрече. Леночка просто не старалась нравиться мальчишкам, не прельщала их ни видом, ни манерами.

Жила Мышка далеко, и, по слухам, бедно. Да это и самим нам было заметно. Однако вслух об этом говорить было не принято — ведь "в СССР все равны"! Про ее родителей мы ничего не знали. Подозревали, что они такие же чудики, как и их дочь. Знали лишь о том, что у нее есть две младшие сестры. Очередной острослов высказал предположение, что сестры будут по очереди донашивать ее одежду. Так же как Мыша донашивает мамину. Но "правильный комсомолец" пресек антисоветский разговор, сказав, что Собес (какая—то контора помощи) даст всем Мышам бесплатные "валенки, галоши и фуфайки". Мы дружно заржали, представив Мышу, идущую к доске в таком наряде.

К слову сказать, училась Мышка довольно неплохо. Первой отличницей не была, но всегда старательно готовилась и спокойно отвечала. Задачки по алгебре и геометрии щелкала как орешки. Писала на удивление грамотно. Единственной трудностью были для нее всякие "идеологические моменты" про дедушку—Ленина и рулевого—Партию. Она просто слово в слово пересказывала зазубренный бред, слыша в ответ учительское: "Думать не хочешь"! Но исторические даты и географические названия знала назубок. Мы объясняли этот феномен тем, что ей кроме учебы и заняться нечем. При этом она охотно давала списывать всем желающим и никогда не отказывала в помощи на контрольной. И это нам понятно было — подлизаться хочет. Чтобы не обижали.

А обижать мы умели! Фильм "Чучело" с пугачевской дочкой чуть позднее появился. Мыша не жаловалась. Она лишь тихонько плакала в уголке, когда наши издевательства превышали меру ее долготерпения.

Учителя, конечно, знали о наших выходках. Ябед хватало всегда, ибо всегда есть люди желающие показать свою значимость открывая низость других. Да и "первый комсомолец" регулярно посвящал любимую мамочку в подробности жизни коллектива. Во всяком случае "юных пьяниц и курильщиков" его маманя вычисляла на удивление точно. Но заступаться за Мышку педагоги не спешили. Ведь несчастная Мышка и помимо наших издевательств была в "немилости". Она была "несоветским человеком"! Явными признаками скрытой контрреволюции было ее убежденное "непионерство" в детстве и "некомсомольство" в юности. Даже к стоящим на учете в милиции подросткам тогда относились более лояльно.

И, все же, как—то мне лично пришлось отвечать за свое хамство. Не буду рассказывать, как я "достал" Мышу прямо посреди урока. Издевательство было не первым за этот день, и у Мышки случилась истерика. Она в слезах выбежала из класса. А я прокомментировал: "У Мыши поехала крыша!". Все захохотали. А учительница назвала меня подонком и попросила явиться в школу с отцом.

Пришлось дома в подробностях рассказать про "многолетнюю охоту на мышей", местами умаляя, а местами преувеличивая свое участие в систематической травле человека. Травле просто доброй и не распущенной девочки. Родители слушали молча. И от этого молчания мне вдруг стало немного стыдно. Отец потом бушевал, мол, "не знал, что воспитал мерзавца и подонка". Но самый трудный разговор у меня был с матерью.

— Неужели тебе никогда не было жалко эту "Мышку"? — тихо сказала мама.

— Было, конечно, — попытался оправдаться я, — Но ведь, знаешь Ма, против класса не попрешь. А она себя сама вне коллектива поставила. Живет в своем мире, одна. А коллектив — сила!

— Кретин ты! — не сдержалась мать, — Неужели ей захочется иметь дело с такими мерзавцами как вы? Да любому нормальному человеку должно быть тошно рядом с вами. Подонки! Коллектив твой — сила? Да у этой девочки больше сил чем у всех вас вместе с учителями!

— Как это? — не понял я.

— Просто! Да я и сама не знаю как, — отозвалась мама, — Но она одна против всех вас. Вы ежедневно травите ее, а она не мстит. Ей и пожаловаться некому, а она не стонет. Да другая бы или с ума сошла. или вас бы поубивала! Сколько же в ней силы и доброты!

"Да. Выходит так", — подумал я. Но сдаваться не собирался. Ведь если сейчас признать правоту того, что сказала родная мать, то…

— Мам. Да Мыша просто забитая, потому и терпит, — неловко ответил я.

— Да откуда ты знаешь, какая она без вас? Кто из вас попробовал с ней дружить, понять чем она живет?

— Ну—уу. Дружить с ней!? Еще подумают, что влюбился!

— Нет. Любить таких ты не достоин! Честные добрые и сильные — это не для тебя. Для тебя "разбитные шмары, стильные телки". С ними ведь весело и "клево". С ними "лазят", "обжимаются". Вот только женятся не на них. Женятся, если в голове что—то есть, как раз на таких вот "мышках". На тех, в ком хватит честности, силы и доброты быть верной женой и ласковой матерью. Ты можешь представить, кого—то из своих одноклассниц настоящей женой и матерью лет через десять—пятнадцать?

Представить никого из этих "чувих" я с ходу не смог. Разве что… …Мышку???

— Нет, не могу, — поскорее ответил я.

— А ты не задумывался, что я тоже была девочкой? Ходила в школу?

— Тебя что тоже так?! С тобой? Как мы ее, над ней… — в этот момент я был готов разорвать на куски любого. За свою маму! А может и за Мышку?

— Нет. У нас был дружный класс. Да и мы сами добрее, что ли, были…— ответила мама, — если бы ко мне в школе так относились, я бы не выдержала. Просто не выдержала…

Я обнял маму и был готов заплакать. От своего ничтожества, от бессилия и еще не знаю от чего. В этот момент мне было все равно, чем закончится визит в школу отца. Кажется, главный урок я уже получил.

Наутро пацаны встретили меня перед школой.

— Ну че? Твой предок придет?

— Придет.

— Все из—за Мыши!

— Да при чем тут Мыша? — "съезжал" я, — Сами ведь виноваты. Целый день доставали, вот ее и прорвало…

Пацаны отреагировали "дежурным остроумием" в адрес Мышки. А мне впервые захотелось за эти слова дать каждому в морду. Я еще не отошел от разговора с мамой. И представил, что так "смешно" они могли бы отозваться и о ней…

В обед, после уроков, в школу явился мой отец. Училка вкратце изложила суть дела. Совместная оценка моего поведения папой и училкой была единодушна: "мерзавец, сволочь и подонок". Оставалось только сообща вынести приговор. Вот здесь меня и попросили подождать в коридоре. Я поспешил выйти из класса, постаравшись неплотно закрыть дверь. Жадно прислушиваясь к обрывкам диалога я старался угадать, какая участь меня постигнет.

—… Громко извинится перед девочкой при всем классе. … как она сама решит… будет помогать ей…сходит к ней домой… — басил отец.

— …Постараться тихонько…тоже не совсем "обычная"… домой не желательно… вся семья такая… хоть и не афишируют… не секта, а обычная… ходят по праздникам…она тоже ВЕРУЮЩАЯ — донеслись слова учительницы.

Мир перевернулся! Мышка — "верующая"? Для меня проще было бы узнать, что она марсианка и живет в летающей тарелке! Ведь нам усиленно внушали, что "вера в Бога" — не более чем "пережиток прошлого". Церковь прочно ассоциировалась со свечками и старушками. Представить себе верующую девочку мне было тяжело. Тем более — за соседней партой!

Отец по дороге домой усиленно читал мне сахариновую мораль и клятвенно обещал разные немилости на обозримое будущее. Лишь у самого дома он заговорил собственно о Мышке:

— Не смей трогать ее. Пусть живет своей жизнью, как хочет. Просто не подходи к ней и меньше общайся.

Я почти не слушал его, будучи всецело погруженным в околорелигиозное смятение мыслей. До меня уже дошло, что про веру Мышки лучше помалкивать — только проблем наживешь. Нет, "кары небесной" я тогда не боялся. Однако опасался спорить с теми, кого не смогла "исправить Советская Власть". Решил просто хранить "шпионскую тайну". Но сделать это было не просто, ибо желание поделиться с кем—то просто распирало меня изнутри. Единственным человеком, кому я мог доверить услышанное, была, конечно же, мама. Она наверняка уже знала обо всем от отца. Поэтому, как то вечером, я прервал ее уединенное чтение:

— Мам! А ты знаешь, та девочка… Ну, Мышка — она верующая.

— Кто тебе об этом сказал? — ровным голосом спросила мать, пристально глядя на меня поверх "читальных" очков.

Я рассказал о подслушанном разговоре.

— Если в тебе есть хоть капля порядочности — никому об этом не говори. С этими вещами не шутят.

— Хорошо. Мам, а почему она верующая? Она ведь не глупая! — окончательно запутался я.

— А почему ты решил, что "все верующие — просто глупые люди"? — тихо спросила мама, — Ты мою бабушку, бабу Аню помнишь?

Бабу Аню, свою прабабушку я помнил хорошо. Все считали ее мудрой старушкой. А для меня это был просто "океан любви". Каждый мой приезд к ней в село был просто праздником.

— А ведь баба Аня всегда верила в Бога. И не просто в церковь ходила, но даже в хоре пела. И молитвы все знала. И книги старые были у нее. Ты ведь ее глупой не считаешь? — продолжала мать.

С того дня я посмотрел на Мышку иначе. Нельзя сказать, что проникся к ней любовью и уважением. Скорее интересом. Я внимательно наблюдал за ней, за ее поведением, реакцией на окружающий ее "современный" мир. До того, чтобы видеть в ней равную себе я не доходил. И относился к ней скорее как… Как к "подопытной мыши"!

Положительных моментов моего поведения было два. Во—первых, лично я перестал издеваться над ней — "ради чистоты эксперимента". Во—вторых, я научился останавливать наиболее дикие выходки одноклассников ради того, чтобы не "погубить подопытный экземпляр". Холодный разум угашал пламя сердца. До "любви к ближнему" мне было еще очень далеко.

О мышкиной вере я, как и пообещал маме, не обмолвился никому.

В выпускном классе Мышку "доставали" меньше — на это просто не хватало времени. Тем более ее помощь неучам была просто необходима. Все строили планы на будущее и старались поскорее забыть старые обиды.

И вот тогда я решился наверное на самую большую гадость в своей жизни. Я наврал с три короба своим друзьям, что овладел некими секретными методиками управления людьми. Тут был бред и об отставном полковнике КГБ, и о старом учителе—вьетнамце. Желая продемонстрировать подтверждение своих "тайных знаний", я сказал, что способен довести человека "до ручки" одной секретной фразой. Объект для эксперимента стоял тут же, в школьном коридоре, листая учебник. Нетрудно догадаться, что это была наша Мышка.

Я не придумал ничего лучшего, чем подойти к ней и тихо попросил разрешения поговорить. Когда же она приготовилась выслушать мой вопрос, я выдал ей все богохульства, на которые только был способен. Тихим шепотом и с улыбкой. Сейчас я понимаю, как страшно и противно верующему человеку слышать эту грязь. Не каждый священник устоит перед искушением гневом. А тут — юная верующая девочка.

Никто, кроме нас двоих не слышал сказанного мною. Зато последствия видели все. Мышка побледнела и выронила учебник. А потом затряслась мелкой дрожью и со всего маху влепила мне звонкую пощечину. Потом, молча и без слез, подошла к окну и замерла. Она так и стояла, глядя в весеннее небо, когда прозвенел звонок на урок. На все уговоры идти в класс она не реагировала. Просто стояла и смотрела. А еще, мне показалось, что губы ее беззвучно шевелятся…

Выбежавшая из класса молоденькая географичка тоже не смогла установить контакт с Мышкой. Учительница запаниковала, стала упрашивать Мышку отойти от окна. было заметно, что она переживает не столько за свою ученицу, сколько за себя, если с Мышкой что—то случится. Перетрухал и я, ибо моя причастность к происшедшему уже ни для кого не была тайной. Географичка загнала в класс свидетелей и любопытных, и мы остались втроем.

— Немедленно извинись перед Леной, ублюдок! Что ты ей сделал? — шипела учительница.

Я и сам уже не понимал, что натворил. Только чувствовал, что это нечто очень страшное. Нечто "не отсюда"?

— Сам, — неожиданно раздался голос Мышки, — Пожалуйста, пусть он наедине попросит прощения за то, что наедине сказал.

Видя возможность решения конфликта, географичка тактично отошла к двери класса.

— Лена. Леночка, прости меня пожалуйста, — произнес я. И посмотрел на нее.

Лена стояла передо мной, глядя мне в глаза своими большими серыми глазами. В тот момент мне показалось, что эти глаза светились. Светились милостью, любовью чистотой. Светились Светом, Который …

Я зарыдал. Я готов был упасть на колени. Но Мышка остановила меня. "Не здесь и не теперь", — произнесла она вполголоса.

— Прости меня, прости меня пожалуйста, — сквозь слезы шептал я.

— Христа ради, — продолжила она мои слова, — Бог тебя простит!

Свет. Свет ее глаз. и весенний солнечный свет, разливающийся по школьному коридору. Мышки рядом не было. Географичка отпустила ее сегодня с уроков. Не помню, как досидел в школе тот день, как пришел домой.

Родители вскоре узнали о случившемся. "Как же ты мог?" — только и спросила мать. Отношение ко мне явно изменилось. Родительской ласки я больше не чувствовал довольно долгое время. Немного "оттаяли" они лишь после моего возвращения из армии.

Об этом случае в школе старались не вспоминать. А вскоре школьная пора для каждого из нас стала уже историей. Через десять нам с одноклассниками так и не удалось собраться вместе. Но еще через пять, хоть и не круглая дата, мы все же встретились…

Шумная компания "дядь и теть, кому за тридцать" отмечала пятнадцатилетие окончания школы. Не все смогли приехать. Зато приехавших сопровождали мужья и жены.

продолжение следует ...

Игумен Валериан (Головчеко)